13 сентября на новой сцене Мариинского театра состоится показ ориентальной оперы Пуччини «Мадам Баттерфлай». Событие приурочено к 110-летию премьеры на мариинской сцене в 1913 году, еще при жизни самого композитора. В главных партиях выйдут Аюна Базаргуруева, Евгений Акимов, Наталья Евстафьева, Ярослав Петряник и Андрей Попов.
При подготовке оперы Пуччини работал в команде с либреттистами Луиджи Илликой и Джузеппе Джакозой, с которыми он создал такие знаменитые названия, как «Богема» и «Тоска». Сюжет «Мадам Баттерфлай» основан на одноименной драме американского автора Дэвида Беласко. Вновь в центре внимания молодая женщина, вновь любовь неизбежно трагична, но отличительной особенностью этой оперы стал восточный колорит, воплощение которого явилось новой музыкальной задачей для композитора. Действие происходит в Японии, в Нагасаки, а трагедия Чио-чио-сан не только в том, что она полюбила иноверца и чужестранца — американского лейтенанта Пинкертона, — но и в том, что эта любовь сделала ее изгоем в традиционном японском обществе. Мировая премьера сочинения состоялась в миланском Ла Скала в 1904 году — и практически мгновенно опера заслужила успех.
Мариинский театр стал первым императорским театром, представившим «Мадам Баттерфлай» в России. Опера звучала на русском языке в переводе Владимира Алексеева — оперного режиссера, либреттиста, родного брата Константина Станиславского. Именно благодаря личному знакомству Алексеева с Пуччини, умноженному на увлечение режиссера японской культурой, российская публика смогла познакомиться с этим сочинением. Первое представление русскоязычной «Мадам Баттерфлай» состоялось в Москве, на сцене частной оперы Зимина в 1911 году. И спустя два года Владимир Алексеев был приглашен в Петербург для помощи в осуществлении столичной премьеры.
В 2005 году в Мариинском театре появилась новая «Мадам Баттерфлай», работу над которой возглавили Валерий Гергиев и польский режиссер Мариуш Трелиньский. Именно эту постановку видела публика разных стран, включая Польшу, Испанию, Израиль, США. Критики отмечают лаконизм сценического решения и то, что история в интерпретации Трелиньского фактически превратилась в притчу.